Сик транзит глория мунди... Чуть больше года, от «Мы здесь власть!» до «Доктор, меня все игнорируют...» А и то правда, главное, что бы не было
Спасибо, что позвонили в Прямую Линию с Владимиром Путиным. Ваш звонок очень важен для нас. Если ваш вопрос про Навального, нажмите решетку.
Желаю и стыжусь. Александр Снегирёв: письмо интеллигенции русскому народу
Уважаемый народ. Это я, твоя интеллигенция.
Cразу хочу сказать, я люблю тебя. Знаю, не веришь, но это так. Есть злые люди, которые постоянно нашёптывают тебе, что все твои беды от меня. Якобы я спаиваю тебя, развращаю и обворовываю. Не сама спаиваю и обворовываю, а только развращаю, чтобы другим, моим коварным покровителям, было проще тебя спаивать и обворовывать.
Всё неправда.
Я люблю тебя, сколько себя помню, ты брат мой старший.
Матушка у нас с тобой одна. Россия. От кого она нас прижила – ни ты, ни я не ведаем. Матушка наша, сам знаешь, то с одним крутит, то с другим, то с несколькими зараз.
Говорят, тебя, матушка наша любит. А меня нет. Это потому что во мне она себя видит. Неприкаянную, места себе не находящую ни в доме родном, ни на чужбине, в брата единоутробного страстно влюблённую, деток от него много раз зачинавшую.
Её я всегда боялась.
А тебя боялась и хотела.
Хотела, чтобы твои статные бабы душили меня грудями, чтобы твои крепкие мужики хлестали вениками. Я всегда хотела быть твоей, мой народ.
Страх усиливает желание. Страх щекочет и свербит во мне, и хочется, чтобы ты владел мною, мой народ, повалил на лавку, содрал с меня платьице бельгийское и хипстерские панталончики. Чтобы рукавицу свою ежовую мне в рот затолкал, чтобы держал меня за холку пятернёй своей с костяшками сбитыми да пальцами наколотыми, и взял меня и на абажурчики распустил.
Желаю и стыжусь. Ведь гнусные ты вещи порой вытворяешь: то старушку зарежешь за рупь, то новорожденного в холодильнике убаюкаешь, а сам пьёшь да шляешься, посуду топча, роняя шелуху подсолнечную и бутылки пивные.
А я всё равно хочу быть твоей. Пусть никогда не отучить тебя харкать под ноги, пусть смокинги на плечах твоих трещат, пусть рожа твоя вечно неприветлива, а из пасти соленьями, маринадами и перегаром несёт. За то и люблю.
Сколько раз пыталась я образовать тебя, воспитать. Сколько плетей о спину твою изодрала ради твоего же блага. Лет двести назад я была совсем юной и звалась просвещённой аристократией и пьербезуховским ртом по-французски говорила, что надо бы тебе свободу даровать. Скольких учителей заграничных тебе нанимала, сколько новшеств полезных внедрить пыталась. Ничего твоя дурья башка не приняла. Прёшь куда-то, неведомо куда, и понуканий моих и шпор не слушаешься.
Каждый раз, когда ты выкинешь очередной фортель, я впадаю в бешенство, расстраиваюсь и плачу, будто не ожидала, будто в первый раз. Но быстро успокаиваюсь и начинаю искать оправдания. И нахожу. И вдохновение обретаю и мудрость вижу. В пьяном мычании твоём слышу прозрения святые, в хаотичном дёргании – логику божественную, трепещу всем своим сердечком, когда ты не пьян и не колотишь меня, а что-нибудь путное совершаешь, вырезаешь ложку из дерева или спускаешь в ледяной океан атомный корабль. Радуюсь и приговариваю: «А мой-то молодец! Может, если захочет».
Ты называешь меня нерусской. Это правда. Я всегда была нерусской, но не моя в том вина. У матушки нашей России спроси, от кого я у неё, с кем она спуталась. Ты лучше в мой внутренний мир загляни, душа у меня ещё поболе арийская, чем у тебя будет, как у Святой Ольги и Екатерины Великой вместе взятых моя душа.
Да ты и сам, чего греха таить, не такой русский, каким быть хочешь. И чем громче горланишь об этом, тем ярче кровь чужая в скулах твоих азиатских играет. Забодяженные мы с тобой.
Оба мы в родном доме чужие, ты да я, с детства лепимся к портретам усатых, бородатых, лысых. Родословные себе сочиняем, разговаривая с портретами: папы, папочки, на кого вы оставили нас?
Страшно нам. Кутаемся в поеденные молью кафтаны, пытаемся натянуть на себя чужие потертые мундиры и ржавые кольчуги, кители, которые нам велики да малы. В чужом тряпье стоим перед зеркалом: «Чьи мы?».
Я не смею хотеть тебя, я должна тебя презирать. В Европе и заокеанской земле о тебе рассказывают дикие сказки, а я киваю, не спорю. Ведь там магазины и культура. Там редко встретишь такую рожу, как у тебя, там всё спокойно и конфетно. Мой лик там терпят, редко вслед оборачиваются. Там я обретаю тихий приют. Но каждый раз побег от тебя заканчивается одинаково. Я вдруг просыпаюсь на ортопедическом матрасе в кондиционированном номере, и хочется мне выть, и трогаю лицо, и слёзы под пальцами нащупываю. И сна мне нет больше. Твоих грубых объятий страстно желаю, твоего кулака отведать, на коленках перед тобой ползать хочу и всё-всё выполнять, что пожелаешь. Ах, народ мой, дикий да родной.
Да и ты ко мне то же самое испытываешь. Любишь меня и боишься. Потому и бьёшь.
Сколько мы с тобой наворотили. Сколько дел провернули вместе. Столько крови твоей и моей пролили. Все народы в любые позы ставили по нашей прихоти. Ругали нас, шипели в спину, проклинали и будут ещё долго проклинать, но, согласись, оно того стоило.
Вот только не получаются у нас с тобой детки, мрут все во чреве или буянами рождаются, дом наш родной громят да подпаливают. Наверное, потому не получаются, что кровосмешение. Потому, что я из тебя происхожу, а ты из меня вытекаешь. Потому что мы одно целое, друг другом одновременно являемся.
И не получатся у нас с тобой детки уже никогда. А с другими мы деток делать не хотим. Не можем без любви. Чую, придётся чужих воспитывать. Если не намерены мы с тобой дряхлеть в одиночестве. Чужих приютим, и, может, чужим деткам дом наш родным станет, может, чужих наша матушка примет, может, чужие с ней счастье найдут, когда ни тебя, ни меня уже не будет.
Внутренний враг хипстера. Андрей Рудалёв отвечает Александру Снегирёву
Александр Снегирев представил плач самоидентификации современной интеллигенции. Это даже не обращение к некоему абстрактному мифологизированному адресату, а вопрос: «Кто я?» и «Существую ли я вообще в новых реалиях, в новой повестке?» У Снегирева этот вопрос трансформируется в «Чьи мы?» при этом так и вспоминается старый кинофильм «Иван Васильевич меняет профессию», где также грозный царь вопрошает: «Чей холоп будешь?»
Прекрасный Сергей Юрский во время интернет-конференции на «Свободной прессе» сказал, что «интеллигенции больше нет». И это правильно. Нет той прежней советской, как и еще ранее не стало дореволюционной и не только «философскими пароходами» - она изменилась. Банальность: меняется общество — меняется и интеллигенция, появляются новые вызовы, новые условия, в которых необходимо осознать и доказать свою нужность, ведь индульгенции нет ни от чего. Пока наша интеллигенция в процессе поиска самоидентификации, и это доказала реплика Александра Снегирева. На первом этапе этого процесса происходит поиск оппонента, формулирование образа антагониста — народ, который всегда разочаровывает. Далее — напряженная внутренняя рефлексия, когда на повестке появится «враг внутренний». И тогда интеллигенция четко поймет, есть ли она или нет. После начнется понимание: «Кто я?» Хипстер, пресловутый «креативный класс», активный блогер или постист фейсбука. Ведь ее советский образ: учителя, врачи, ученые, инженеры, диссиденты — уже не в счет. Теперь это — тот самый народ, с которым принято либо сюсюкать, либо подзатыльники ему отвешивать.
Народу нужно, если уж совсем по простому — дело. К этому делу должен направить пастырь добрый, ему надо научить, дать четкие вменяемые ориентиры, сформулировать смыслы. Но с этим-то сейчас большая проблема. Смыслы формулирует не интеллигенция, она махнула рукой, сказав: «Да, попса с ним!» Интеллигенция сейчас в состоянии самоидентификации. Она не правдоискателем, а несколько безразличным раскумаренным хипстером бродит по земле в ожидании озарения, и что-то бесконечно бубнит себе под нос.
Год назад, когда была Болотная, а в пику ей появилась рукотворная Поклонная, пошли разговоры о хождении в народ, необходимости понимания, познания его, народа, который опять в очередной раз оказался «терра инкогнито», и о котором знают многие лишь из общедоступных СМИ да криминальных сводок. Как зима у нас приходит незванно-негаданно, так вдруг и народ неожиданно оказался какой-то далекий, на самом деле непознанный, завернутый в лубок пошловатых представлений о нем. Предпринимать попытку хождения никто не удосужился, народ сравняли с телевизионной уралвагонзаводной картинкой, он разочаровал, так как не расчехлил дубину народного гнева и не обрушил ее на власть. Народу навесили абажур, из его образа вновь сделали компот из подобострастного просителя в синтезе со стихийным, грубым и неотесанным погромщиком, которого надо либо срочно обуздать, либо на расстоянии держать, в особой резервации заточить, так как обучению и вразумлению он не поддается.
Проблема самоидентификации интеллигенции еще и в том, что она сама не уверена в себе. То она прослойка, то смазка между механизмами шестеренок общества, то вообще – определение, характеризующее поведенческий стиль, но не внутреннее качество. Сидит в ней «внутренний враг» - этот самый представитель народа, а потому из всего образа получается зощенковский полуинтеллигент — юмористический и в тоже время трагедийный персонаж, если иметь ввиду его претензии на многое. У того же Александра Снегирева в новой книге «Чувство вины» есть рассказ «Внутренний враг». Молодой человек случайно узнает, что его настоящие имя и фамилия другие — простонародные, а его дед служил в молодости в сталинских органах, которые герой всей душой ненавидит. Дед умирает и оставляет в наследство ветхую хибару. Все это вдруг возникшее прошлое начинает через коленку ломать настоящее, живую судьбу человека, который уже примиряет одежды своего деда, входит в его роль и стоит на грани помешательства. Единственное спасение, которое предлагается автором, – уничтожение этого прошлого, разрывающего твою личность на части, уничтожение наследственного родового дома и исход из него в настоящую, раскрытую жизнь...
Интеллигенция должна производить смыслы, духовный, интеллектуальный продукт. Являются ли таковыми, например, посты в интернете — вопрос. Сейчас ее поза все более кликушествующая. Но это и понятно: она сама о себе ничего не знает, потому отталкивается от былых штампов. Потому пребывает в страхе или имитирует его, находится в первобытном ужасе, а вокруг бродят зомбические хтонические чудища — этот самый народ. Да и само долженствование ставится под сомнение, она будто никому ничего не должна, и ее должно любить за то, что она есть...
Есть ли смысл вообще обсуждать и говорить о детской болезни противопоставления интеллигенции и народа? О том, что сама интеллигенция не в безвоздушном пространстве пребывает, будто лермонтовский Парус?.. Или об этом в кондиционированном номере хочется быстрее забыть, где все чинно, благородно и «конфетно»?.. Но ведь есть и национально ориентированная интеллигенция, и сама она — не закрытая каста, и у представителей того самого народа всегда есть возможность попасть в ее ряды, хоть из Холмогор в Москву пешком.
«Ах народ, дикий мой народ» - стенает окарикатуренная интеллигенция у Александра Снегирева. В высокомерии современной интеллигенции есть все-таки зощенковские нотки, и от них пока не избавиться. За них пожалеть хочется. Пубертатный период, проходящий в кромешном хаосе, в потемках, с «внутренним врагом» в скарбе, что уж тут? Да и «хипстерские панталончики» к тому же мешают...
При этом хочется сказать: принесите в жертву свою самоидентификацию, пострадайте за... Так ли важно сбиться в кучку и осознавать свою особость? А то иначе тот же самый народ начнет подозревать, что не интеллигенция вы и вовсе, а ряженые самозванцы, в ожидании обретения монопольного права называться таковыми.
Наши общественные страты и так чрезвычайно монополизированы. Есть власть, которая, говорят, избрана народом, а на самом деле наследственна, номенклатурна, удачно мимикрирующая под обстоятельства, которая никакого чужака к себе не допускает и которая лишь занята самосохранением и самовоспроизводством. Есть партии, что коммерческие структуры со своим вечным руководством и незыблемым составом акционеров. Есть претенденты на монополию называться оппозицией. Теперь вот и интеллигенция туда же... Все ниши осваиваются, забиваются, необходимая риторика разучивается. То, что не освоено, не монополизировано — это народ, дикий, хаотичный, с ухмылкой Федьки-каторжника. Вот это и есть общественный застой, который надо преодолеть, привести общество наше в движение. Хотя возникают сомнения: быть может, этого застоя и взыскует наша интеллигенция? Ведь в этой ситуации все понятно, роли расписаны, и никто не требует от нее никаких смыслов. Главное – посмелей и глубокомысленней тираду завернуть и обличать всех и вся, лишь бы о своем «внутреннем враге» не задумываться. Поза сейчас важнее репутации.
Вот и мы клюем на удочку тех, кому выгодна эта незыблемость и треплем без конца сказки про белого бычка. Про все пропало, апокалиптические спекуляции и ультимативные формулы: придется воспитывать чужих детей, которые найдут здесь счастье, но нас уже не будет и все такое. В свое же время говорили, что надо расчистить фундамент, чтобы на пустом месте новое создать. Базаров к этому пришел, разрезая лягушек, сейчас о новом уже никто и не помышляет и не силится его разглядеть это новое, все живут в вязком прошлом. Эмоции Александра Снегирева тоже об этом, о том, что наше общество без конца буксует в нем и никак не может сбросить с себя ветхие ризы былых стереотипов.
Пока в этой самоидентификации интеллигенции очень много от толстовского Стивы Облонского. По инерции, по привычке. Стива, а по рождению Степан, брал взгляды, как шляпу, которые ближе подходили к его образу жизни. Либералы говорили, что в России все плохо, и у него была масса долгов, замечает Лев Толстой. Либеральные взгляды стали привычкой сибаритствующей интеллигенции, ведь в них можно рядиться, и они от тебя ничего не требуют, да и становятся твоим особым алиби. Вот и Облонский считал, что цель образования – «из всего делать наслаждение». Как-то это очень близко к ортопедическому матрацу и кондиционированному номеру, о котором пишет Снегирев. А хотелось бы послушать «дикого» Левина, деревенщину Левина...
Такие вот эмоции на письмо интеллигенции народу возникли в плацкартном вагоне поезда «Архангельск — Санкт Петербург» без кондиционера, под стук вагонных колес на видавшем виды пыльном матрасе в окружении народа, который все время мешал сосредоточиться...
источник
источник