Жан-Мишель Коснюо. Откуда приехал: Париж. Кем работает: дизайнер клубных интерьеров, политолог.
Французский клубный дизайнер о православии, Ройзмане и мужском стриптизе.
Я приехал в Москву 1996 году с намерением начать все с чистого листа. Моя жена незадолго до этого погибла в авиакатастрофе, поэтому я очень хотел изменить свою жизнь. Меня позвали делать дизайн клубов — Chesterfield Cafe и Hungry Duck.
В 96-м все было одновременно легко и сложно — люди тогда только открывали для себя беззаботную жизнь. Hungry Duck стал квинтэссенцией той эпохи, в нем все было перемешано: военные, иностранцы, какие-то буддистские монахи. Как-то у нас выпивали три сотрудника ГУБОП, они начали ссориться, явилась милиция с «калашниковыми», потребовала у них документы. Те их послали. Тогда милиционеры начали палить в воздух. В результате весь клуб лежал на полу.
Когда я приехал сюда, мой друг Жорж Полински, который жил здесь уже давно, сказал мне: «Это их страна, и мы должны адаптироваться». И я адаптировался. Да, в конце 90-х я встречал настоящих бандитов, особенно когда был в Ростове. Но я никогда не чувствовал никакой угрозы, я просто сразу говорил им, что ничьих денег я не трогаю, а всего лишь делаю для них то, что они сами не могут, — дизайн. Поэтому они уважали меня, и у меня никогда не было проблем. Проблемы у тебя будут, если ты начнешь говорить с ними так, как французы когда-то говорили с африканцами.
Всего я открыл в России 17 ресторанов и клубов. Самое мое любимое место — Voodoo Lounge. Мы там сделали открытую террасу с маленьким садом, а еще зимой и летом готовили до 6 утра плов. Я также стал автором дизайна нескольких стриптиз-клубов. До этого я никогда не был в стрип-клубе и пытался придумать что-то совершенно особое — без шеста, без подиума. Я ввел важное правило: девушки отдают нам фиксированную плату за работу, а не процент от выручки, как в других клубах. В те времена работало абсолютно все, потому что не было конкуренции. При этом мы не делали девушек нашим главным бизнесом — у нас, скорее, были джентльменские клубы, многие приходили к нам поужинать, на деловые встречи.
Последний мой клуб — «Маруся». Я решил, что для кармического баланса надо сделать место для женщин. Это кабаре — кто-то из танцоров работает в Большом, кто-то — в Cirque du Soleil. Женщинам ведь не надо многого от танцоров, у них же очень богатая фантазия. Мне кажется, что нашим посетительницам нравится атмосфера, потому что к ним никто не пристает, как в обычных стриптиз-клубах, они могут спокойно выпить с подругами или с нашими сотрудниками и одновременно почувствовать себя королевами. Я думал, к нам будут ходить женщины лет 35–40, но у нас много и молодых посетительниц, которым в районе 20.
Конечно, внешний вид московских клубов и ресторанов сильно изменился к лучшему с 96-го. Одно из тогдашних заведений — «Титаник» — было расположено на территории огромного склада. Там не было никакого дизайна, зато была куча людей с глазами, выпученными от амфетамина. Сам я не очень часто хожу в ночные клубы. Но мне нравилась «Шамбала», Imperia Lounge. Из мест, которые есть сейчас, хорошо в Soho Rooms, «Крыше мира», на «Красном Октябре». Я думаю, что уровень московских клубов куда выше парижского и уже приближается к нью-йоркскому. Интересно, кстати, что в Москве гуляет 60% женщин и 40% мужчин. В Париже все ровно наоборот — 70% фрустрированных мужчин, которые пытаются флиртовать с небольшим количеством девушек. В Москве же, мне кажется, люди идут в клубы веселиться, а не найти себе пару.
В России настоящие женщины: они и красивые, и сильнее мужчин — это позвоночник страны. Они здесь все контролируют. Когда ты идешь в какую-нибудь администрацию или министерство, мужчины-начальники там выпивают и наслаждаются жизнью, а работают женщины. Мне нравится, что здесь нет феминисток, ведь для француженок сейчас быть красивой — это почти оскорбление. А русские женщины требовательны к мужчинам. Западные стереотипы про доступность русских девушек не имеют ничего общего с реальностью. Пусть те, кто так думает, приедут сюда и попробуют кого-нибудь соблазнить.
Сейчас я больше не хочу открывать клубы, я устал от этого и хочу писать книги. В свое время я писал колонку в Le Courrier de Russie, защищал Россию. На Западе же говорят про вашу страну много глупостей. Многие французы думают, что Москва — грустный, серый город, здесь тирания. Сейчас им кажется, что Россия хочет захватить Польшу, Прибалтику. Когда я объясняю им, что Крым — это Россия, они не верят мне. Но я десять раз был в Крыму — конечно, это Россия. Из-за этого мои друзья во Франции считают, что я стал русским фашистом. Но с ними невозможно говорить, они во всем верят французским СМИ, а это та же «Правда», только на Сене. Идеальных мест нет. Зато здесь люди не стеснены европейской политкорректностью. Когда мои русские друзья едут в Париж, первое, что они говорят, — там очень много негров и арабов. Это отчасти правда, но во Франции никто такого не может сказать.
На самом деле, Россия — свободная страна, здесь нет такого общественного давления, как в Европе, налогов, строгих законов, когда, например, у тебя отбирают права за то, что ты на секунду поднес мобильный к уху. Здесь можно говорить что думаешь — ну, кроме тех случаев, когда вы хотите на деньги Запада заниматься оппозиционной деятельностью. Навальному я никогда не доверял — этого парня тренировали в Штатах на их деньги. Остальные оппозиционеры — Немцов, Лимонов, Каспаров — выходят на митинги с плакатами на английском. Это демонстративная работа на Запад. Единственную надежду я увидел в Евгении Ройзмане. Его методы меня не смущают — в борьбе с наркоманией важны результаты. При этом он настоящий русский, который борется за лучшее будущее для своей страны, а не за Штаты. России нужна сильная хорошая оппозиция, как он.
Я вживую наблюдал, как эволюционировало российское общество. Конечно, Россия сейчас стремится больше подходить под западные стандарты. Сначала начали отстреливать бродячих собак на улицах, теперь ввели платную парковку, а скоро запретят курить. Но несмотря на все попытки упорядочить жизнь здесь, русские остаются свободными. Когда ввели платную парковку, на светофорах стали продавать поддельные номера, чтобы избежать штрафов. Мне это нравится. Мне вообще кажется, что борьба с коррупцией должна начинаться с верхов, с элит, а не с владельцев машин и бедных гаишников. Сам я с коррупцией много встречался, но я не знаю, что хуже — платить взятку или налог государству в 50–75%? Это часть системы, ты в какой-то момент принимаешь ее.
Я видел Россию до Путина. Конечно, Россия при Путине могла бы быть лучше, но я сейчас не вижу здесь серьезных проблем. Путин — сильный лидер, а качества лидера — это всегда отражение желаний народа. У России свой путь, а если здесь посадить Олланда и попробовать привить американскую демократию, то через два года тут будет Сомали. Франция находится в упадке, со всей своей политкорректностью и иммиграционными проблемами. Поэтому Путину легко говорить — посмотрите, как аморален Запад, мы не должны двигаться в этом направлении. И я думаю, он прав. Закон против гей-пропаганды — это просто резкая реакция на пропаганду Запада, который пытается сделать сексуальность публичным вопросом. У меня есть здесь несколько знакомых геев, и они против гей-парада. Они говорят: «Зачем нам показывать бабушкам то, что мы делаем в ночных клубах?» Про Pussy Riot я думаю, что, конечно, наказание им было слишком жестким, но не испытываю к ним никакой симпатии. Не надо брать бабушек, которые ходят в храм поклониться мощам, в заложники, не надо шокировать верующих.
Конечно, в России есть духовные ценности, и главная — это идея нации. Я был на нескольких вечеринках после того, как Крым был присоединен к России, там все было украшено российскими флагами. Во Франции, если вы попробуете достать французский флаг, вас сочтут фашистом — там принято ругать свою страну. Здесь же люди гордятся родиной. И здесь очень сильные связи между людьми, это единение очень чувствуется во время пасхальной службы, например.
Сам я обратился в православие 10 лет назад. В какой-то момент я начал очень много зарабатывать, но не платил налоги. Я решил, что пришло время отдавать долги. Тогда мы с моей девушкой открыли благотворительный фонд «Соборность» при женском монастыре между Суздалем и Иваново — мы покупали еду для пенсионеров. Мне объяснили, что люди будут больше доверять мне и с большей охотой приходить туда, если будут видеть во мне православного. Это была одна из причин, по которой я и крестился. Мы построили дом при монастыре, а потом моя девушка осталась жить там. Она сказала, что испытала со мной все — роскошь, путешествия, секс, приключения, а теперь пришло время для души. Конечно, мне было тяжело, но как я мог ей запретить? Сейчас у нас хорошие отношения, и я время от времени приезжаю в построенный нами дом.
Там еще неподалеку мужской монастырь. Знаете американское шоу «Sons of Anarchy» про байкеров? Вот там все монахи выглядят так — с татуировками по всему телу. Кто-то из них сидел в тюрьме, кто-то на наркотиках, а теперь они оказались в монастыре. При этом в женском монастыре царят интриги, а в мужском — настоящее братство. Вообще, в монастырях есть какая-то духовная свобода, какая была, может быть, в 60-х или 70-х. Когда я говорю, что я православный, это не имеет никакого отношения к руководству РПЦ, у которого слова расходятся с действиями. Суть православия для меня — тот самый монастырь под Суздалем.
источник