Джульетто Кьеза (Giulietto Chiesa)
«Я всегда уважал Кьезу как самого адекватного западного журналиста, но эта статья что то, с чем то. Русские влюбленные, русские неполноценные, русские наивные, и да мы вас нелюбим, но вы все равно продолжайте нас любить, у вас же не кого больше для этого нет, Китай то вы не сможете полюбить....
И объясните мне кто нибудь, где обитают эти «русские друзья», эти постоянно кающиеся и безмерно влюбленные в запад, которых постоянно цитируют иностранные журналисты?»
unrealock
Мой старый русский друг сказал мне, что несмотря ни на что, русские продолжают любить Запад.
«Несмотря на что?» - спросил я. Он улыбнулся и ответил в некотором замешательстве: «Несмотря на все то, что случилось после падения Берлинской стены. Вы надавали нам пощечин. А сейчас мы полны ностальгии». Я хотел было спросить: «Ностальгии какого рода?» Но я не спросил, потому что понял, что это просто другой способ выражения того, что можно одновременно любить две противоположные вещи или двух совершенно разных людей, то есть себя и других.
В остальном они думают, что в Европе живется лучше, чем в России: мы лучше защищены от коррупции, от превышения власти и от прочих плохих вещей, даже если и не богаче. Эстетика тоже играет свою роль.
Но тут у меня возник второй вопрос: о чем мы говорим? О Европе или о Западе в целом? Ответ - неожиданный, по крайней мере, для меня, который своими глазами видел российское опьянение Америкой времен Бориса Ельцина всего десять лет тому назад: «Я говорю о Европе, которая стала гораздо более притягательной, чем Америка». Это верно для всех: для олигарха, который каждую неделю бывает в Лондоне, в Париже или в Берлине; для туриста из среднего класса, который отправляется в Рим и Мадрид за покупками или на Кипр, чтобы положить деньги в банк, или на пляжи Крита.
Крупные олигархи в ореоле богатства останавливаются в Лондоне, Женеве или Цюрихе, чтобы проконтролировать перевод миллиардов в офшорные британские и другие зоны.
Эти формы любви проистекают из духовного, эмоционального, культурного и финансового родства, доказывающего, что Россия является частью Запада, и особенно - Европы.
Здесь есть одно «но», которое требует некоторого разъяснения, говорю я: верно, что Россия любит Европу, однако, Европа не любит русских.
И в этом - вся проблема. Раньше эту нелюбовь можно было объяснить тем, что они были коммунистами. Но теперь, когда они больше не коммунисты, как объяснить эту нелюбовь?
Русских не любят по-разному: кто больше, кто меньше, кто презирает, кто ненавидит, кто не доверяет, кто боится. Все согласны с теми, кто издевается над бесчисленными невыносимыми «качествами» русских.
Эту враждебность нужно измерять сверху донизу: непонятно, как велика она у народов и насколько велика у правительств. Одно можно сказать наверняка, опираясь и на результаты агенства Osservatorio Europa, что правительства Эстонии, Литвы и Латвии испытывают большую враждебность по отношению к России (до русских им дела нет) по сравнению с их народами. То же самое можно сказать и о Польше. Недавнее социологическое исследование показало, что поляки относятся менее враждебно к русским, чем их средства массовой информации.
Это заставляет предположить, что есть круги, которые играют на ранее существовавших враждебных чувствах, связанных с трудной взаимной историей, искусственно подогревая их в политических целях, чтобы поддерживать большую напряженность между Россией и Европой.
Так я и мой русский друг размышляли, сидя за чашкой чая. Мы сошлись на том, что есть некоторый разрыв во времени и ритме. Например, русские еще не осознали, какой кризис бушует в Европе. Когда они об этом думают, то склонны считать, что это временная странность, и скоро вернется чудесная нормальная жизнь Империи добра.
Они не могут поверить, что возлюбленная оказалась совсем другой, а не прекрасной девой, которой они ее считали. Они не замечают и американского кризиса, потому что почти для всех доллар — это вечная единица измерения на планете, более надежная, чем метр и килограмм, хранящиеся в Парижской палате мер и весов. Известно, что влюбленные не замечают предательства.
Я высказал моему другу все эти соображения. Он их тоже разделяет, но, как многие русские, плохо их переносит. В какой-то момент он сказал: «Тогда кого же нам любить? С другой стороны только Китай. Ты думаешь, мы полюбим пекинскую оперу? Если вы ничего не понимаете, то не претендуйте на то, чтобы мы что-то понимали!»
Я не знал, что ему ответить. Любому трудно полюбить Китай, особенно теперь, когда он «навис» над нами. Кажется, что и Китай нас не особенно любит, хотя и не строит кислую мину. Скорее можно сказать, что он смотрит на нас с загадочной улыбкой. Мы их просто не знаем, а они — это целый континент.
В любом случае, любить того, кого не знаешь, невозможно по определению. Немножко поразмыслив, когда мой друг уже ушел, я нашел ответ: может быть, нет нужды любить кого-то или что-то любой ценой.
Факт в том, что русские не могут не любить кого-то, потому что всегда страдали, еще со времен Петра Великого, от чувства неполноценности. Это очень противоречивый аргумент, который надо применять с осторожностью, потому что, если русских «погладить против шерсти», то они могут очень рассердиться. Это очень хорошо объяснил их пророк Александр Пушкин в письме к Вяземскому от 27 мая 1826 года, когда ехал из Пскова в Петербург: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».
Мнение: villimilli
Интересная тема насчет любви и неполноценности.
«почему же он мне друг, если обогнал меня на круг?» (с) По-моему, иностранцы, из-за незнания определенных нюансов, путают российское восхищение западными успехами с чувством любви. Изучая русскую историю, совсем нетрудно узнать, что каждое наше достижение дается нам тяжким трудом - поэтому, если кто-то в чем-то нас обштопал, мы незамедлительно ощущаем, что кто-то сделал более запредельное сверхусилие, недоступное нам сейчас, и от этого у нас появляется чувство уважения. Если к этому добавить чувство защищенности, достигнутое сверхчеловеческим трудом предков, то у нас не появляется ненависти и страха от чьих-то успехов, вместо этого появляется восхищение - то, что иностранец понимает как неполноценность. Типичный иностранец от наших успехов имеет только два чувства - страх и ненависть, поэтому ему удивительно наблюдать наше восхищение его успехами, он сразу это записывает в сервилизм, извращенную любовь, и переполняется возбуждением и самолюбованием. Нам же хочется быть не хуже лучших, потому что мы знаем, что лучшие обычно имеют склонность два раза в столетие нападать на нас, из-за чего у нас гибнут лучшие люди, и тратятся тяжко накопленные гроши. При этом очень многие наши люди не понимают, что вся сила лучших - это заемная сила, полученная ограблением подчиненных стран, мы же можем рассчитывать только на свои силы. Реальная неполноценность присутствует только у той части сограждан, которые при завышенных амбициях никак не могут преодолеть кризис среднего возраста, и с потребностью поплакаться тычутся к тем, кто их явно или неявно презирает. С другой строны, сервилизм этой части граждан отчасти объясним: это реликтовый порок нашей северной цивилизации, живущей в холодильнике: зная, какая у нас тяжелая жизнь, мы воспринимаем любых неравнодушных гостей как людей, совершивших подвиг путешествия через многочисленные препятствия (почти хадж), и мы испытываем уважение к такому человеку, зачастую игнорируя суть мотивов контактёра с «той стороны».
источник